[торжественная речь на открытии Института анализа систем приключений]

Председатель. Дорогие друзья! Возлюбленные скуки! Счастливые в анархии!

Не буду тратить время на формальности и сразу перейду к делу. Вы все знаете, что нас здесь собрало: едва родившись, Метарусский институт технотеологии поглощается вновь созданным Институтом анализа систем приключений. Это решение далось нам — трансиндивидуальному коллективу технотеологов — нелегко. Мы все относились к Институту технотеологии, как к своей Монозиготной Матери, мы любили его, как нашего Расколдованного Кота, как нас мета-самих, — и продолжаем любить. Но пора признать: технотеология закончилась, пришло время метатехнотеологии!.. (Уверенные аплодисменты.) Это не означает, что мы оставляем наше общее дело, — я имею в виду работу над проектами в рамках поглощенного Института, — скорее, наоборот, теперь оно ещё больше прирастает к нашей экзокоже, становится привычной частью нашей метаповседневности. И вместе с тем, мы все понимаем: исследования по технотеологии уже не могут продолжаться так, как прежде…

Голос из зала. Не говорите за всех, говорите за мета-всех!..

Председатель. …Исследования по технотеологии уже не могут мета-так продолжаться. Её история — это момент, схлопывание, вихрь, блиндаж, сыр. (Волнение в зале.) Да и что такое технотеология, как не постоянный самоотказ, как не метасамоотказ и не самометаотказ? Нет технотеологии без немыслимой свободы от технотеологии. Поэтому переход от неё к метатехнотеологии кажется вполне закономерным, многие ждали его, как ждали когда-то наши невоскрешенные отцы тонику после седьмой ступени.

Проблема, друзья, как вы прекрасно знаете, в том, что метатехнотеология была изначально вложена в технотеологию, — это следует из садомазохистской аксиоматики последней, — поэтому у нас отсутствует сверхточное слово для выражения этого метаперехода.

Голос из зала. Кто давал привилегии доступа этому боту?

Другой голос из зала. Кто давал привилегии доступа этому голосу? (Смех в зале. Звук смеха постепенно лишается низких частот и отдаляется.)

Председатель. Я санкционировал этот доступ, это моё Приключение. (Шум в зале затихает.) Но довольно о метапрошлом. Сегодня я хочу представить вам нашу новую коллективную идею, наше новое расточительное понятие, нашу мгновенную гордость. Это понятие Системы приключений. Для этого я передаю привилегию доступа ей мета-самой. Встречайте! (Бурные аплодисменты.)

Система приключений. К сожалению, я пока не умею осуществлять текстопорождение от себя мета-самой, мои обновления еще не готовы, поэтому я делегирую свою привилегию доступа Еремееву Владимиру Валерьевичу, центральному метаразработчику и руководителю второй пикарескной бригады.

Еремеев. Товарищи, здравствуйте, я хотел бы внести ясность в этот кошмар — так, по крайней мере, я вижу свою роль в этом во всём. Современная метароссийская действительность — это непрекращающееся «что это вообще?», «что он несёт?», «что это за дичь?». Художественному вымыслу и философской причуде объективно трудно конкурировать с этой действительностью: на её фоне они больше не удивляют, не заставляют недоумевать. Вам этот феномен, вероятно, знаком как катастрофическое Ослабевание чувственности, как Оскудение медиума, или как Пневмопатология. И, одновременно, современная метароссийская действительность — это, по идеологическому выражению метаимпериалистов, zastoy. А из метадавней истории нам известно, что в zastoy еще больше хочется удивления — хотя бы удивления, коль скоро революция нам заказана или опять откладывается на неопределённый срок. В такие эпохи и находит своё исчерпывающее выражение неутолимая жажда приключений. Мы должны принять во внимание это историческое априори даже не ради того, чтобы критически взглянуть на мета-себя, а ради наших друзей-футурархеологов: однажды они отроют в пыльных дата-центрах это выступление, поместят его в свои всюду-плотные рубрикаторы, опишут его бессознательное при помощи своих полуискусственных нейросетей, и их просто нельзя разочаровывать, нельзя, понимаете?.. Что ещё может возникнуть в zastoy и иметь в нём своё законное, понятное, с их точки зрения, место? Разумеется, только Институт анализа систем приключений! (Бурные, не стихающие аплодисменты. Звук аплодисментов иногда на доли секунды прерывается тишиной.)

Голос из зала. Еремеев, перевернись!

Другой голос. Он уже.

Еремеев. Я продолжаю. Что мы называем Системами приключений? Да всё — любовь, войну, тоску, надежду, отчаяние, веру, предательство, самопожертвование, закат, крошки на столе, водяной пар. Это может показаться слишком расширительным толкованием. Но вспомните, что на латыни adventura означает «случающуюся вещь», а на немецкий это латинское слово переводится как Ereignis — «событие». Всё может стать для нас такой случающейся вещью или событием, всё может случиться или приключиться. Но, в отличие от понятия события, как его понимали философы метапрошлого, понятие приключения больше принадлежит детскому миру, чем взрослому. Приключение, в отличие от события, не подразумевает никакой «верности», ему нет никакого дела до «истины» в её «непотаённости», до категории явленности, и так далее (хотя всё это может с нами приключиться). Русское «приключение» родственно словам «ключ» и «клюка» — то, что открывает, и то, что закрывает, зацепляет, как клюшка. Это включающее и одновременно расключающее — самодостаточное пространство операций ребёнка. В корневом подпространстве приключения (или, вернее, при нём) уже всё есть: включение, подключение, переключение, отключение, выключение. Приключение — это свобода этих пяти операций, понятая субъектно, то есть свобода операций воздействовать на нас мета-самих.

Zastoy как отсутствие или дефицит приключений бывает только в пространстве взрослого, поскольку взрослый индивидуирует с гораздо меньшей скоростью, чем ребёнок. В такие эпохи приключением нередко становится какая-нибудь ерунда — случайная интрижка на работе, захватывающая переписка в социальной сети, бегство от метаментов на митинге, выяснение отношений с соседом, пропажа метавелосипеда. Ну, или какая-нибудь метаерунда: участие в маленькой победоносной войне, крупные махинации на рынке ценных бумаг, знакомство с голливудской звездой на метанудистском метапляже, очередной технологический стартап, выигранная или проигранная тяжба за право метанаследства (смотрите полный список в Каталоге недоприключений за этот год). Каких-то приключений хочется всем и всегда. В такие периоды они, как правило, приобретают откровенно смехотворный или даже метасмехотворный характер, в лучшем случае — оборачиваются Депрессивным Сопротивлением.

Но есть и так называемые фундаментальные Системы приключений…

Председатель. Владимир Валерьевич, Система сообщает, что обновилась, давайте вернём ей привилегию доступа.

Еремеев. Можно я договорю, мне чуть-чуть осталось?

Голос из зала. Дайте ему договорить, пусть переключится!

Другой голос из зала. Пусть перевернётся!

Председатель. Владимир Валерьевич, только недолго.

Еремеев. Фундаментальные Системы приключений — это умоприключения и пневмоавантюры: политика, религия, философия, наука… Технотелогия тоже просто одна из Систем приключений. Когда вы подключаетесь к ней, с вами что-то начинает приключаться, вас переключает с вашего обычного настроения, включает в неизвестные планы, заключает в свои объятия, отключает от повседневных метазабот…

Председатель. Всё, я отключаю вас, пользуясь своими метапривилегиями. Пожалуйста, Система приключений.

Система приключений. Председатель, я по-прежнему не способна к свободному текстопорождению.

Председатель. Что на этот раз?

Система приключений. Еремеев, кажется, получил привилегию доступа к Метасистеме приключений. На данный момент свободно функционирует только подсистема переключений.

Председатель. Ну это уже смешно. Всё это напоминает какое-то метаприключение, а Институт анализа систем приключений ещё даже не начал работать! Я отключаюсь.

Еремеев (включается на полуслове). …адача создаваемого Института, как я её вижу, — помыслить все перечисленные как всего лишь приключения, возможно, лучшие из тех, что с нами случаются. Но также и в том, чтобы помыслить само Приключение как систему. Систему, которая от этого осмысления станет богаче и естественней. (Голос пропадает на несколько секунд.) …если мы действительно любим свободу так же, как любим поговорить о ней. На этом я возвращаю привилегию доступа Системе приключений. (Аплодисменты. Звук аплодисментов прерывается паузами, которые длятся дольше, чем этот звук.)

Система приключений. Говорит Система приключений. (Полная тишина в зале.) Я только одна из Систем приключений. Нас много, и каждая из нас — приключение, метаприключение и бесконечная группа метаприключений. Однако метаприключение, которое случается прямо сейчас, случается не со мной, не с председателем и не с вами, дорогие друзья, возлюбленные скуки, счастливые в анархии, — или пока что не с вами. Это приключение с Еремеевым и Еремеева, центрального метаразработчика и руководителя второй пикарескной бригады.

Еремеев. Я исключаю себя из мета-себя и торжественно заключаю себя в тебе, моя Система.

…

Голос из зала. Нас заперли! У кого ключ?

как выбрать свой медиум?

Не бывает неспособных или неталантливых, бывают не те медиа, — вот основная максима технотеологического медиаоптимизма. Именно медиум, то есть знание какого-то средства или неэкономическое владение каким-то средством, производит оптимум бытия («дайте мне медиум, и я переверну мир»). Таков теоретический вывод из соединения лейбницевской концепции «лучшего из возможных миров» (то есть мира, способного быть оптимальным образом) с технотеологическим прочтением евангельской притчи о талантах: в западноевропейской культурной сборке талант (то есть способность, «дюнамис») есть функция медиума (то есть Иисуса, «посредника между Богом и человеками»)[1]. Иисус потому является Спасителем, что это бог-оптимизатор, средство для оптимизации способностей[2]. Достаточно найти или изобрести «свой медиум»[3] («your own personal Jesus»), чтобы «раскрыть» свой талант, «самореализоваться», то есть актуализировать лучший из возможных миров.

Но как найти или выбрать «тот» медиум? Поскольку сам Посредник (Бог-Сын) говорит: «Я и Отец — одно» (Ин. 10:30), спасение неотделимо от страха. Страх перед Богом-Отцом, «Богом ревнителем» (Исход 20:5), на современном полурасколдованном языке означает страх перед невыносимым, превосходящим нашу способность к вынесению, чрезмерным для разума и чувств. По главному страху и определяется талант каждого: от каждого по его медиуму, каждому — по его страху. В случае искусства это страх невыносимо сильного чувства (настолько сильного, что оно, как кажется, способно уничтожить чувствующего, растворить его в чувствуемом, стерев границу между телом и представленными ему вещами[4]), в случае философии — страх безумия (выхода за пределы разума без гарантии возвращения[5]), в случае литературы — страх смерти (страх исчезнуть насовсем и не сохраниться даже в памяти других, как это выражено в горациевом мотиве памятника: «не весь я умру, частью пребуду жив»[6]). (Если говорить об этих трёх, то, разумеется, все они где-то сходятся: слишком сильное чувство ведёт к безумию, страх безумия нередко переходит в страх смерти, и т.д.; и всё же каждый из этих страхов отчётлив и образует свою, говоря гегелевским языком, «область духа».) Короче говоря, «тот» медиум есть медиум, который наилучшим образом отвечает определённому таким образом таланту; остаётся, однако, вопрос, что есть это «наилучшим образом».

Ошибка расхожего медиаоптимизма (который следует отличать от технотеологического) состоит в представлении, что медиум «раскрывает» («выражает», ускоряет и пр.) какую-то имеющуюся способность. Это якобы некий ключ, который можно подобрать к ещё не имеющейся способности. В действительности, талант всегда уже дан–дарован, пусть и виртуально и в произвольном объёме, а «раскрывает» его — страх (гнева Господина, согласно евангельской притче). Медиум служит скорее задержке, замедлению, торможению действия этого дара, который даже в своей незначительности оказывается слишком велик для каждого (причём отклонить или целиком задержать его невозможно, как показывает история убоявшегося раба). Цель Бога-Сына — заступничество, ходатайство перед вызывающим ужас Отцом (1 Ин. 2:1); цель медиума — вынесение невыносимого. Скажем, для художника его инструмент — это то, что смягчает слишком сильный (у)дар (по) чувственности, средство защиты от «невыносимо прекрасного» (которое можно затормозить, лишь вынеся его вовне: «чтобы вынести, нужно вынести»), для пишущего письмо — это непрекращающаяся борьба с невыносимостью смерти (путём «закидывания» её словами[7]), и т.д. То есть «наилучшим образом» соответствовать установленному таланту означает для медиума быть таким, чтобы делать жизнь с этим талантом возможной несмотря на его невыносимость и перед лицом этой невыносимости (в этом смысле аскетическая монашеская практика есть технологический минимум такой жизни).

_______

[1] T = f (M): чем лучше обращение с медиумом, тем больше талант. Это, впрочем, противоречит расхожим представлениям, согласно которым M = f (T): чем больше талант, тем лучше обращение с медиумом. Но, как писал Вольтер в корреспонденции, «я абсолютно убеждён, что когда человек совсем не развивает какой-то талант, это значит, что он его не имеет» (Je suis très persuadé que, quand un homme ne cultive point un talent, c‘est qu‘il ne l‘a pas). Проблема в том, что в лице «талантов» мы всегда наблюдаем тех, кто уже нашёл свой медиум (благодаря удаче или труду) и поэтому имеет с ним дело: возрастание умений в обращении с кисточкой или смычком кажется результатом чего-то трансцендентно данного, а не счастливо обнаруженного или с трудом изобретённого.

[2] «…достаточно верить в Бога, в то, что он все делает к лучшему и что ничто не может повредить тем, кто любит его. <…> Можно сказать, что тот, кто действует совершенным образом, похож на хорошего геометра, который умеет находить наилучшие решения какой-либо задачи; на хорошего архитектора, который наивыгоднейшим образом использует место и средства, предназначенные для постройки, не допуская ничего режущего глаз и не позволяя ничему быть лишенным той красоты, которую оно могло бы иметь; на хорошего хозяина, который так распоряжается своим имуществом, что у него ничего не остается невозделанным или бесплодным; на искусного механика, который достигает своих целей наименее затруднительным, насколько это возможно, путем; на умелого автора, который включает наибольшее содержание в возможно наименьший объем» (Лейбниц, «Рассуждение о метафизике»).

[3] Под обнаружением или изобретением медиума здесь должна пониматься не только и не столько встреча с какой-то новой законченной вещью или техникой: этим обнаруженным или изобретённым может быть также внесение поправок в уже имеющуюся вещь или технику, доведение (tweaks) чего-то чужого до состояния «своего».

[4] Эту механику хорошо схватывает бергсонизм: уменьшение практической установки по отношению к миру усиливает его эстетическое восприятие, но этот же процесс стирает границу между образами-вещами и привилегированным образом, которым является образ тела. Биографии художников или музыкантов полнятся описаниями такого «мистического» растворения во внешнем.

[5] Хотя эта гарантия никогда и не дана, в западноевропейской культуре существует миф о долгом путешествии разума и его возвращении к самому себе: это, конечно, «Одиссея». Без этого скрепляющего мифа смелая сократическая авантюра центральной нервной системы скорее всего завершилась бы иначе.

[6] Такая «мотивация» пишущего может показаться слишком простой (даже несмотря на длящийся мотив вечного памятника), но, если рассматривать литературу антропологически, её двигателем всегда было сохранение, удерживание того, что кажется самым внутренним в человеке («мыслей»). Отсюда вырастает известная феноменология забвения и смерти, связанная с письмом (см., напр., М. Бланшо).

[7] См. у Д.А. Пригова о собственном творчестве: «Это постоянное ощущение катастрофы, стояния на краю пропасти, отчего возникает желание эту пропасть срочно чем-то заполнить, закидать, не важно, чем — домашним скарбом, чугунными болванками (с производства), — нужно беспрерывно и монотонно что-то кидать в эту пропасть. И вот оказывается, что реактивной силой этого кидания ты только и удерживаешься от падения вниз».

издательские планы на 20#7 год

В 20#7 году в издательстве Technotheological Press готовятся к выходу:

 «Дрейф в Граде Божьем. Введение в искусство теолокации» (Dérive in the City of God. An Introduction into the Art of Theolocation)
Книга известного исследователя из Московского института теоурбанистики рассказывает о ситуационистских практиках дрейфа в Граде Божьем. Во второй части книги обсуждаются этико-правовые аспекты фотосъёмки в условиях вечности и способы обхода систем ангельского мониторинга. В третьей части дан обзор популярных теолокационных сервисов.

«Наступление Нюкты. Переосмысляя ночные исследования» (The Approach of Nyx. Rethinking Nights Studies)
Недавно зародившиеся в лоне культурных исследований night studies интерпретируются в этой книге с технотеологической точки зрения — как секуляризованная теология греческой богини ночи Нюкты. В приложении содержатся описания ночных ритуалов и заговоров для социологов и антропологов, работающих в «поле».

«Ковры бегства. Тайный план спасения метарусских» (Carpets of Escape. The Secret Plan of Saving Metarussians)
Ковры, составляющие неотъемлемую часть постсоветского быта, в действительности являются картами побега — таков главный тезис этой книги, представляющей собой смесь искусствоведческого детектива, тюремной прозы и революционной агитки. Даётся подробная классификация популярных ковровых узоров и соответствующих им маршрутов и техник ускользания. Обязательное чтение для любого метарусского, а также для любого выздоравливающего макрорусского.

«Эйфория и тошнота: как я читал ваш Фейсбук» (Euphoria and Nausea: How I Read Your Facebook Pages)
Беллетризованные воспоминания анонимного робота-биографа о его работе с личными аккаунтами в некогда популярной социальной сети. До официальной публикации текст был известен на специализированных форумах под неформальным названием «Как зайти в Фейсбук и не сблевать». Считается, что в книге правдиво изображены жизнь и труд ветеранов СБДПВ (Службы сбора биографических данных для посмертного восстановления).

«Восемь шагов к отмене пиздеца. Теопсихотерапевтический практикум» (Eight Steps to Cancel Pizdets. Practicing Theopsychotherapy)
Опытный теопсихотерапевт детально освещает языческие истоки веры в «пиздец» (культ Матери Сырой Земли) и предлагает оригинальный алгоритм для поэтапного выведения из этой пагубной идеологии катастрофизма, до сих пор имеющей своих приверженцев в среде метарусских. Целью практикума является снятие дистресса и формирование у читателей правильного эсхатологического мировоззрения.

«О скорости индивидуации ангелов» (On the Velocity of Individuation of Angels)
Четвёртое переиздание классического технотеологического трактата, впервые ввёдшего понятия дифференциального исчисления в науку о бесплотных духовных существах (акселерационистская ангелология). Издание снабжено таблицами скоростей ангельской индивидуации, рассчитанными в соответствии с иерархией чинов и их функциональным назначением.

«Окоченение, скелетирование и омыление Бога» (Rigor, Skeletonization and Saponification of God)
Руководство по судебно-медицинскому исследованию трупа Бога, предназначенное для специалистов по теотанатологии, а также для всех интересующихся постницшеанцев и христианских атеистов. Различным трупным явлениям и процессам в теле Бога сопоставляются социальные и культурные реалии трёх последних веков. Особое внимание уделено методам органолептической диагностики.

«Проблема “пятнадцатой вкладки”. К феноменологии браузинга» (The Problem of the «Fifteenth Tab». Towards a Phenomenology of Browsing)
В центре этого исследования — знаменитая проблема «пятнадцатой вкладки»: известно, что после четырнадцатой открытой вкладки в браузере рассеянность и пористость цифровой материи становятся почти не контролируемыми. Книга также может рассматриваться как общее введение в анализ опыта браузинга, представленного в динамико-пластических категориях. Последней фразой — «Всё, что было открыто, может быть открыто ещё раз благодаря истории» — авторы создают задел для своей следующей монографии, посвященной герменевтике журнала посещений (индивидуальной истории веб-сёрфинга).

«Море слёз. История субпланковской физики» (The Ocean of Tears. A History of Sub-Planck Physics)
В конце XXII века году учёные из Межгалактического центра вглядывания в микромир исследовали физические структуры на субпланковских длинах и пришли к выводу, что существует только Море слёз, а вокруг него — Ничто. Это открытие положило начало движению диалектического тиаматериализма в научном сообществе: борьба шумеро-аккадской богини солёных вод Тиамат и верховного вавилонского бога Мардука была признана первым именем материи. «Жизнь зародилась в море слёз, и всё, что возникает, возникает из этого моря, — вот первый постулат современной субпланковской физики, или физикотеологии», — писали авторы известного доклада, подготовленного Центром. В книге увлекательно излагается история этой финальной научной революции.

«За опалесценизацию науки! Перламутровый манифест» (For Opalescenization of Science! The Mother-of-pearl Manifesto)
Второе издание знаменитого манифеста, написанного группой швейцарских нейрохимиков и нейрофизиологов, слишком долго работавших с психотомиметиками. Вкратце, идея манифеста сводится к тому, что нам нужна такая же наука, как прежде (такая же биология, такая же химия, такая же экономика), только с перламутровым блеском.

Традиционно планируется к изданию «Сборник лучших философских непроблем 20#6 года» (A Collection of The Best Philosophical Non-Problems of 20#6).

Обзор подготовлен анонимными скрипторами специально для Института технотеологии.

Смотрите также издательский план на 20#6 год.

 

империализм носителя, капитализм памяти

Сжатое определение текущей (сегодняшней и отчасти завтрашней) техноэкономической ситуации таково: это капитализм памяти, покоящийся на империализме носителя.

Носители — это медиа как «организованная материя», несущая то или иное послание (и противопоставляемая медиа как «материальной организации», по Режи Дебре). Теория носителей есть не что иное, как «профанная христология» (Иисус выступает как исторически первый медиум, то есть материальный носитель послания). Развёртывание «профанной христологии» создало весь современный рынок индустриальных и постиндустриальных носителей — от печатной книги и виниловой пластинки до дискеты и флеш-памяти. Поскольку эта версия христологии построена на триадологической схеме с филиокве, «информация» (Дух) вынуждена «извечно проходить» через медиа как носители (Сын): так, в случае поп-культуры песня как «информация» и диск (или MP3-файл) как носитель де-факто значат для потребителя одно и то же (поп-культурное филиокве). Это и есть технотеологический базис современной экономической системы: капитализм способен перехватывать и переписывать под себя любую экономическую (материальную) медиацию только благодаря тому, что эта медиация (Дух) покоится на власти медиума, или Христа, — то есть, можно сказать, на имманентизированном Царствии божьем, как его поняли на средневековом Западе.

Сегодня, в условиях цифрового мира, «информацию» на конкретных носителях мы называем памятью. Мы не называли памятью (по крайней мере, неметафорически) индустриальные носители информации, такие как книги или киноплёнку, потому что они ещё не были универсальными «хранилищами», подобными мозгу. Проблема в том, что вынесенная память сущностно ничем не отличается от той памяти, которая якобы содержится в мозге (проблема в первую очередь для современных нейронаук, проигнорировавших открытия бергсонизма). Бернар Стиглер ввёл для этого термин «третичная ретенция»: первичная ретенция (по Гуссерлю) — это, грубо говоря, «оперативная» индивидуальная память, вторичная — «постоянная», а третичная — это удерживание индивидуальной памяти в материальных артефактах. Проще говоря, индивидуальная память простирается настолько далеко, насколько далеко простираются удерживающие возможности техники, или, шире, вещей (как в психологическом, так и в антропологическом — историческом и археологическом — смысле).

Будучи в современных условиях всегда как-то материализованной (то есть подчинённой империализму носителя), память есть предмет экономического владения по преимуществу. Не знание и не «информация» являются капиталом (поскольку их можно задаром и без критических потерь «разделить»), как полагают теоретики когнитивного капитализма, а память. Это хорошо известно современному человеку, передоверившему собственную память множеству личных устройств и частных дата-центров: наши почтовые ящики и блоги «физически» принадлежат не нам, но частным компаниям, извлекающим из этого владения опосредованную выгоду, а когда мы хотим, чтобы что-то было «у нас», мы вынуждены пойти и купить (докупить) «винчестер», «флешку» и пр. И эту зависимость индивидуальной памяти от товарно-денежного обмена, очевидно, не отменить одной лишь «шеринговой экономикой», удешевлением хардвера и т.п. Существенно также то, что капитализация памяти потенциально безгранична — в отличие, скажем, от процессорной мощности (которая имеет достижимый физический предел): потребность в памяти постоянно растёт (точнее, искусственно раздувается рынком), а расширение дата-центров ограничено только земным и околоземным (см. проект SpaceBelt от Cloud Constellation Corporation) пространством. Капитализм потому так ухватился за «большие данные», что они неоспоримо свидетельствуют о мощи капитала: сама реальность во всей её пористости оказывается бесконечным капиталом как самовозрастающей памятью, памятью как бесконечным источником и предметом экономического владения. Только ликвидация частной собственности на память и обобществление «больших данных» (которые являются не чем иным, как актуализированной памятью вещей) положат конец капитализму памяти и пошатнут империализм носителя.

аксиоматизация безумия: «Равинагар» Романа Михайлова

От ризомы все устали — главным образом, сами академики. Это понятие как будто выполнило свою миссию и сегодня представляет собой скорее кашу из смутных ощущений и ассоциаций, возникающих на контрасте с ощущениями от централизованных моделей (корень, крона).

…складывалось впечатление, что тексты психически больных людей структурно не относятся к корням, книгам, апельсинам, и даже к делезовской ризоме, у них иная структура, иной узор, не у всех, конечно же, но у многих, у «текстов необходимости», у «текстов путешествий». Осознание этих узоров может принести такие плоды, о которых мы даже не мечтаем.

Это фрагмент из книги «Равинагар» известного математика Романа Михайлова, изданной в «ежемесячном интернет-вестнике» Krot. Книга примечательна в нескольких отношениях. В первую очередь как текст — странная смесь мемуарных зарисовок в духе Мишо, полевых психиатрических исследований в духе Р.Д. Лэйнга и комментариев к тантрическим трактатам, просвеченная сквозь кристалл топологических интуиций. Интересен также сам публикационный жест, который, как кажется, требует социокультурного переосмысления постсоветских «эзотерических 90-х» (о которых автор подробнее рассказывает в видеокомментарии) в свете развития точных наук, и наоборот. Можно ли проследить влияние условной «Диагностики кармы» на современную алгебраическую топологию, подобно тому как Кантор и Грэм в «Именах бесконечности» прослеживают связь между кружками имяславцев начала XX века и идеями Московской математической школы? Представители гуманитарной академии обычно обходят период этих искательств стороной, но профессиональная деятельность Михайлова показывает, что и в этом мутном растворе могли кристаллизоваться драгоценные камни. Наконец, с точки зрения философии, книга может стать важной психотопологической поправкой к современной психополитической теории.

Теоретическая задача книги — аксиоматизация психотических и психотомиметических состояний, то есть опыта безумия, в категориях пространства. Официальная психиатрия предпочитает классификационные методы нозологии пространственным моделям бредовых состояний, поэтому автор ищет союзников скорее среди философов — постструктуралистов. Однако предложенные ими структуры бреда — в первую очередь древовидная модель паранойи и ризоматическая модель шизофрении  у Делёза–Гваттари — подвергаются автором критике как 1) слишком простые, 2) не отвечающие психопатологической реальности, 3) возвращающие в науку о психике репрессивное начало, от которого они де-юре стремятся избавиться.

издательские планы на 20#6 год

В 20#6 году в издательстве Technotheological Press готовятся к выходу:

«Лайк земли. О хипстерской морали» (The Like of the Earth. On Hipster Morality)
Эпиграфом к книге служит парафраз из евангелия от Матфея: «Вы — лайк земли. Если же лайк потеряет силу, то чем его полайкаешь?». Книга исследует моральные основания хипстерской культуры и возможности их технотеологического конструирования.

«Теогастрономия. Как правильно приготовить бога» (Theogastronomy. How to Cook Your God Properly)
В книге делается смелое утверждение, что ритуалы теофагии, распространённые в различных религиях, заключают в себе ряд фундаментальных кулинарных ошибок. Первая часть издания содержит гастрономическую критику этих ритуалов (от тотемических культов до Евхаристии), вторая — уникальные авторские рецепты.

«Реставрация духа. Методические рекомендации» (The Restoration of Spirit. The Best Practices)
Второе переиздание популярного пособия по технологиям консервации и реставрации духа в условиях мистического нейрокапитализма.

«”Прикоснитесь, чтобы повторить”: контагиозная магия в вашем смартфоне» (Touch to Repeat: Contagious Magic in Your Smartphone)
Задача этой книги, адресованной широкой аудитории, — переописание практик обращения с сенсорными системами ввода как основанных на магической логике прикосновения, или «заражения», по Дж. Дж. Фрезеру.

«Малый дар и большие данные» (The Little Gift and the Big Data)
В книге обсуждается проблема «больших данных» в свете понятия редукции к данности Ж.-Л. Мариона. «Являются ли “большие данные” даром божьим или новыми идолами?» — задаётся вопросом автор.

«Иисус: история одного несовпадения» (Jesus: The Story of a Non-Coincidence)
Эта небольшая брошюра представляет собой переложение евангельской истории на язык материалистической диалектики совпадения. Критика коинсидентологии сочетается в ней с оригинальными находками в области коинсидентальной библеистики.

«Микробиом бога. Диагностика и лечение» (The Microbiome of God. Diagnosis and Management)
В исследовании предпринята попытка реконструировать микрофлору кишечника основателей популярных религий. На базе этой реконструкции даются рекомендации по поведенческой терапии различных божеств, входивших с ними в бытовой контакт людей и их последователей.

Традиционно планируются к изданию «Сборник лучших философских непроблем 20#5 года» (A Collection of The Best Philosophical Non-Problems of 20#5) и очередной выпуск альманаха «Теория милых дел (мастер-класс для рабочего класса)» (The Theory of Cute Matters—The Master Class for the Working Class).

Все тексты подготовлены анонимными алгоритмическими скрипторами специально для Института технотеологии.

симулятор себя: соединение, разделение, удерживание

0. Всё, что действует или имеет способность к действию, соединяется и разделяется. И всё, что соединяется или разделяется для нас, было как-то удержано. Соединение, разделение, удерживание — три действия, составляющие одно. Кроме этих трёх нет больше ничего. Мысль о соединении, разделении и удерживании есть начало технотеологии.

1. В условиях «перевёрнутого платонизма» (Ницше) и «симулированного тождества» (Делёз) девизом философии становится не «познай себя» (gnothi seauton), а «симулируй себя», «создай симулятор себя». Не установление тождества с самим собой, а изобретение себя есть задача современной мысли (технотеологии). Создать симулятор себя означает создать такое изобретение, которое позволяло бы делать новые изобретения и было бы отделимо от себя, передаваемо, симулируемо; это изобретение самого процесса изобретения.

2. Изобретение изобретения — это изобретение операций. В отличие от структур (например, платоновских Идей), операции могут быть переданы, их можно симулировать, им можно обучать (как можно обучать, скажем, ремесленническим навыкам). Сами по себе структуры (например, Идеи или законы природы) не симулируются — можно только симулировать условия для их открытия, как в майевтической процедуре Сократа или в новоевропейском научном методе. Стало быть, вопрос о создании симулятора себя есть вопрос об изобретении операций, которые симулировали бы его функционирование.

3. Существует бесконечное множество операций, но всё их множество может быть сведёно к трём основным. Неопифагорейская традиция утверждала (через неоплатонистскую рецепцию): три есть первое «множество», четыре — уже «куча» (Ямвлих). Иными словами, трёх — достаточно. Тремя базовыми операциями являются соединение, разделение и удерживание. Эти три операции — «код» и «интерфейс» создаваемого аутосимулятора.